Доктор Вёлер был спокойным и уравновешенным человеком. Редко что могло вывести его из себя. Но сегодня, возвращаясь домой, он встретил учителя математики своего сына, и тот пожаловался на Фридриха. В последнее время мальчик был не внимателен на уроках и почти не готовил домашних заданий.
— Придется серьезно поговорить с этим лентяем. Надеру ему уши, может, тогда возьмется за ум!
Доктор Вёлер тяжело зашагал по улице. Калитка с шумом захлопнулась за его спиной, и он быстро поднялся по лестнице на второй этаж, в комнату Фридриха. Доктор Вёлер резко толкнул дверь и сурово взглянул на сына. В комнате царил полнейший беспорядок. Из-под кровати торчало несколько деревянных ящиков; другие, наполненные образцами самых разнообразных пород, руд и минералов были свалены у стены. На полу валялись всевозможные друзы, а в углу — куча лабораторной посуды: склянки, цилиндры, колбы, стаканы, разбитая реторта и бронзовые ступки...

hЯ решил посетить кафедральный собор Дармштадта и отправился туда в надежде еще раз полюбоваться строгими готическими линиями этого величественного храма. Когда я вошел в него, мое внимание привлек массивный книжный шкаф у одного из боковых алтарей. Меня заинтересовали книги, и я попросил разрешения посмотреть их. Это были старые церковные регистрационные записи. Я взял в руки толстый том в черном муаровом переплете. На меня повеяло запахом плесени. Пролистав пожелтевшие от времени страницы, я с трудом прочитал — буквы почти уже стерлись — приписку, сделанную, видимо, позднее: «...В лето 1803 у Георга Либиха и Марии Каролпны Мозерин родился сын, которого родители нарекли Юстусом. Это второе дитя в счастливой семье известного аптекаря Георга Либиха».
Ниже я прочитал еще одну запись:
«Умер в лето 1873 в Мюнхене, будучи известным всему миру химиком».

Семья торговца Грэма жила на одной из самых многолюдных и шумных улиц Глазго, ведущей прямо на пристань. Маленький сын Грэма, Томас, любил смотреть из окна на прохожих . Эти незнакомые ему люди, казалось, пришли сюда из другого мира, совсем не похожего на мир, в котором жил Томас. Он никого не допускал в этот свой мир: ни отца, ни сестер, а их у него было четыре. Только мать догадывалась о том, что сын ее живет в воображаемом мире, замкнувшись в комнате наверху и предаваясь грезам, далеким от более понятных ей мечтаний о богатстве, славе и власти.
Его волновало совсем другое — неразгаданные тайны природы. Что представляет собой Вселенная? Где начало бытия и где его граница с потусторонним миром? Тринадцатилетний Томас искал ответ на эти вопросы в книгах, но тщетно: он путался в философских воззрениях авторов и не мог понять, где реальность, а где начинался вымысел?

Раздался последний гудок, и «Атлантика, медленно отчалив от пристани, взял курс на восток.
Облокотившись на перила палубы, Шарль и Анри Девилль махали стоявшей на берегу матери. Ее длинное белое платье и широкополая шляпа сливались с белизной каменной пристани. Постепенно порт Шарлотта-Амалия скрылся за горизонтом. Вокруг расстилались необъятные просторы Атлантического океана.
Мальчики впервые в жизни покинули родные края и отправились в далекое путешествие — в Европу. Раньше они не раз плавали на кораблях отца: доходили до Сент-Кроа и даже до Больших Антильских островов. Их отец, владелец судоходной компании, доставлял своим сыновьям эти маленькие радости. Но сейчас они вдвоем отправились в Париж — учиться.

Лошади мчались по пыльной дороге. В переполненном дилижансе пассажиры сидели молча, будто изучая друг друга.
Высунув голову в открытое оконце, Август не мог оторвать глаз от величественных очертаний кафедрального собора вдали. Лишь когда он совсем исчез из виду и они оставили позади Кёльн, Август вздохнул и стал поудобнее устраиваться на скамейке.
— Не знаю, быть может, оттого, что он на земле Германии, но мне кажется, что кафедральный собор в Кёльне самый красивый, — тихо сказал он отцу.
— Да, это подлинный шедевр готического искусства, — ответил его отец. — И все-таки, трудно определить, какое из творений прекраснее всего. А разве тебе не нравится Сент-Ша-пель в Париже?
— О, конечно, он великолепен! Настоящее ажурное кружево из камня и стекла! И сколько света!

Год 1625 нес новые беды германскому народу. За семь лет братоубийственная война между католиками и протестантами опустошила страну. При поддержке французских иезуитов сторонники католицизма безжалостно расправлялись со своими противниками. Многие протестанты, оставшись без крова и страшась жестокой расправы, уходили в леса. Но и там было не менее опасно. По дороге, вдоль которой тянулись вековые деревья, с кожаным мешком за спиной медленно брел молодой путник. Вот уже два дня как он покинул Линц, а до Вены еще идти да идти. Однако что-то странное происходило с ним: ноги будто свинцом налились и тело горело словно в огне. Видно, болезнь подстерегла, но как же не вовремя, с досадой подумал юноша. Усилием воли он заставил себя двигаться дальше: миновал еще отрезок пути — и вдруг камнем рухнул на землю... Когда очнулся, взглядом выхватил из полутьмы догорающую свечу — слабый язычок пламени едва освещал убогое жилище.

Вот уже более года в Англии шла кровопролитная гражданская война. Республиканцы во главе с Кромвелем вели ожесточенную борьбу с приверженцами короля. Королевская армия терпела поражение за поражением. В одном из сражений был убит богатый землевладелец Ричард Бойль, герцог Коркский. Холодная серая мгла опустилась на Лондон. В тот хмурый вечер семья Бойлей торжественно отмечала годовщину со дня смерти герцога. В большой зале леди Ренилаф распорядилась зажечь все канделябры. Приглашенные по этому печальному случаю гости — среди них был и известный поэт Джон Мильтон — негромко переговаривались за длинным дубовым столом, во главе которого сидела хозяйка, леди Ренилаф, — одна из четырнадцати детей герцога Коркского. По обе стороны от нее находились братья: старший — лорд Брохил и восемнадцатилетний Роберт Бойль.

Серые облака, повисшие над морем, вдруг стремительно понеслись. Будто свирепый хищник внезапно напал на стаю летящих к югу птиц. — Будет буря, — сказал бородатый помор и налег на весла. Рыбацкая лодка рванулась вперед. — Другие тоже прибавили ходу, — отозвался белокурый паренек рядом с бородачом. — Закрепи получше на корме, Михайло! Видишь, надвигается, будь она неладна. — Рыбак поднял голову: облака громоздились друг на друга, как исполинские чудовища.

Дом мисс Паркес — Белок, как каждый старинный английский дом, имел не только свои традиции, но и реликвии, которые были выставлены в просторном холле. Всеобщее внимание, как правило, привлекал маленький стеклянный шкафчик: за стеклом на темном бархате лежала большая линза. При виде ев-гости нередко приходили в недоумение, так как знали, что хозяйка дома никогда не интересовалась естественными науками. Однако, как только чей-то взгляд ненароком падал на линзу, мисс Паркес удобно устраивалась в кресле и начинала рассказывать. А она была и впрямь неплохой рассказчицей, к тому же это доставляло удовольствие ее друзьям. — Линза эта была собственностью Джозефа Пристли, — торжественно объявляла она. — Надеюсь, вам известно, что я его праправнучка.

В доме прокурора Гей-Люссака царило необычное оживление. Слуги то и дело выбегали из большого, празднично убранного зала в кухню, спускались в подвал и возвращались с корзинами, полными груш, винограда и бутылок вина. Хозяйка дома время от времени давала короткие распоряжения. Она была очень взволнованна: ведь в тот день, 6 декабря 1798 г., ее сыну Жозефу исполнялось двадцать лет. Именинник вышел вместе с отцом прогуляться по тенистым улицам Сен-Леонарда. Завтра он должен был снова возвращаться в Париж: необходимо было в течение последующих двух лет закончить Парижскую политехническую школу!